Блин, фикбук мне периодически крашит ГуглХром и с ним винду (( который раз замечаю. Открою и качну с Мозиллы. Да, точно, именно за это я не люблю фикбук )

Идари, Э. Проще здесь все положить. Счас.

....
....
....
- Понимаю, что до сих пор мои приключения выглядели, скорее, юмористическими - два ветхих патриарха, один из которых, похоже, воображает себя отставным монархом! красная спальня - действительно задрапированная крайне безвкусными багровыми портьерами! и весь тон этого вечера, словно бы взятый из готического романа, - но затем...
....
....
....
Пробудился он также внезапно, как заснул. Камин прогорел, свеча, оставленная на столике возле зеркала, благополучно погасла, но в спальне было необычно светло, и именно это, похоже, разбудило его. Свет был не дневным и не утренним. Холодное сияние изливалось между неплотно задернутых штор; сияние настолько ровное и мощное, что он не сразу понял, каков его источник, - в окно светила луна. Тонкие, четко очерченные лучи проникали в темную комнату, преображая ее. Там, где они соприкасались с багряными шторами и драпировками, те наливались чернотой, будто поглощали этот колдовской свет; старинное зеркало на столе потускнело, подернувшись патиной; но сам воздух блистал, пронизанный хрустальной синевой, и, если долго смотреть на него - а гость смотрел долго, зачарованный и раздраженный, - начинало чудиться, что в лунных лучах, словно дым, извиваются какие-то прозрачные завитки. Первое, что пришло ему в голову, - что он видит густую пыль, поднятую в воздух притяжением лунного света (в комнате действительно было пыльно); потом - что это обман зрения, порожденный слишком пристальным взглядом.
Он закрыл глаза, полный намерения снова уснуть, но свет дразняще пробивался сквозь сомкнутые веки. На ум ему пришло старинное поверье о том, что не следует спать в лунном свете, потому что это грозит слепотой и безумием. В яростном свете луны оно больше не казалось наивным и смехотворным.
Разумным было подняться и задернуть шторы, но это простое усилие вдруг показалось ему непомерно тяжелым. Он снова попробовал отгородиться от света и даже натянул одеяло на голову, несмотря на то, что от белья неприятно пахло сыростью, - но все было тщетно. Его сознание оставалось осведомленным о том, что «снаружи» неестественно светло, и это отгоняло сон вернее, чем колокольный звон. Наконец, он сумел убедить себя выбраться из постели. Усилие для этого потребовалось не столько физическое, сколько психологическое, - за мгновение до того, как ноги Дарси коснулись пола, его охватил острый иррациональный страх, что свет слишком плотный и он утонет в нем, словно в кубе, наполненном водой.
В остывшей комнате стоял пронзительный холод, и к тому времени, как он добрался до окна, его начала сотрясать дрожь. Он готов был обнаружить за окном заснеженный пейзаж, но снаружи было совершенно черно. Падавший весь вечер снег куда-то исчез, и только луна - уже немного ущербная, недавно утратившая полноту, - сияла на полуночном небосводе в окружении синеватого ореола. Она была белоснежной, того неземного ледяного оттенка, который свойственен ночной спутнице ведьм и оборотней в морозную погоду.
Что-то в этом величественном зрелище встревожило его, показалось неправильным. Не только оттенок Луны или то, что при всем изливаемом ею свете пейзаж за окном остается неразличимым - он не видел не только отдельных кустов (или деревьев), но даже не был уверен, что под окном растут кусты и что темный участок чуть поодаль - это каменная ограда. Соседний холм казался черным горбом, закрывающим большую часть неба. От окна сильно тянуло холодом, и, присмотревшись, он обнаружил, что оконное стекло в одном месте треснуло, и сквозь него пробирается не только сквозняк, но и тончайший лунный луч. Это зрелище заставило его отпрянуть - инстинктивно избегая соприкосновения с лучом, - и поспешно задернуть портьеры. При этом поднялось целое облако пыли, а вместе с ней - туча странных прозрачных мошек, которые беззвучно заплясали в холодном воздухе.
Когда он вернулся в постель, та показалась ему стылой, будто могила, и ему пришлось снова подняться и, превозмогая усталость, заняться камином. После некоторых усилий в камине заплясал огонек, постепенно разгораясь в весело потрескивающее пламя. Теплый свет очага ненадолго разогнал странные тени и призрачную мошкару, но стоило гостю улечься в постель, как огонь угас, на прощание яростно вспыхнув, и комната опять оказалась во власти ледяного лунного света, сочащегося сквозь щели и прорехи в шторах. Бороться с этой напастью было выше его сил. Все тело казалось налитым свинцом, будто сегодня он прошел не пять или шесть, а все двадцать миль. Поэтому он кое-как устроился в холодной постели и закрыл глаза. Какое-то время спустя лунный свет потускнел и померк, и вместе с темнотой наконец явилась дремота. Уже в полусне он подумал, что луна - это огромный яркий фонарь, и тот, кто держит его, сейчас стоит под окном, стараясь заглянуть между шторами. Эта причудливая мысль заставила его вздрогнуть и пробудиться, но лишь на мгновение. Потом дремота снова захватила его, и, засыпая, он видел сквозь опущенные веки, как лунный фонарь покачивается за окном, подсвечивая портьеры, а потом тот, кто держал луну, резко задул ее...
....
....
....
- Я не могу подтвердить свои слова с календарем в руках и вам придется поверить мне на слово, но за три дня до того, как я покинул Лондон, месяц только-только вошел в первую четверть. В тот день на небе должен был висеть тонкий серп, развернутый рожками влево, а вовсе не полная луна, недавно ставшая ущербной.
....
....
....
Он пробудился в полной уверенности, что в комнате кто-то есть, - кто-то бесшумный, не дышащий и не шевелящийся, но, тем не менее, явственно присутствующий, - и эта уверенность превозмогла сонные чары. В комнате было темно - луна, ранее потревожившая его сон, видимо, закатилась за холмы. Стояла полная тишина, не нарушаемая ни свистом ветра в каминной трубе, ни тресками и скрипами, обычными в старом доме. Тем не менее, что-то вырвало его из объятий сна, в котором он, кажется, пытался отыскать пропавшую дверь из комнаты, а, отыскав ее, - спуститься по лестнице, которая отчего-то вела только вверх, к холодно сияющей электрической лампе.
Всякому человеку, наделенному мало-мальским воображением, доводилось в детстве - а иногда не только в детстве! - переживать неприятные минуты, когда самые обычные вещи, мирно наполняющие комнату при свете дня, в ночи вдруг обретают пугающие очертания. Бывает, что в полночной глуши небрежно брошенная на кресло одежда притворяется сгорбившимся гоблином, люстра отбрасывает на стены и потолок зловещие тени, похожие на чудовищного паука или спрута, а за туалетным столиком мерещится злобно мерцающий глаз, который утром оказывается потерянной пуговицей.
Что-то подобное происходило сейчас с ним. Точно как в детстве, когда страшно лишний раз спустить ноги с кровати, тихая неопрятная комната, сам ее воздух, сама тишина вдруг наполнились неизъяснимой угрозой, тем более пугающей, что он не мог определить ее источник, потому что тот старался ничем себя не обнаружить.
Тем не менее, он обнаружил его почти мгновенно...
....
....
....
- Нечто пряталось за оконной шторой, неподалеку от места, где она соприкасалась со стеной.
....
....
....

По странной прихоти случая штора, пока он задергивал ее, смялась складками, которым игра полумрака и глубоких теней придала подобие крайне уродливой, насмешливой физиономии, застывшей примерно на высоте человеческого роста. Чем дольше он смотрел на нее, тем более явственные очертания она принимала - естественно, дорисовываемая силой воображения, потому что света в комнате было недостаточно для того, чтобы видеть что-либо отчетливо; зажженный свет, скорее всего, изгнал бы эту призрачную рожу из ее укрытия, опять превратив в бесформенные складки ткани.
Мысль о свете пришла ему в ту же минуту, как он задумался о его недостатке. Самым очевидным решением было зажечь свечу, оставленную старым слугой на столике, но в прошлое пробуждение он так и не нашел спичек в карманах и не был уверен, что из потухших угольев в камине удасться выдуть хоть одну новую искру. Поэтому он поднялся - с решительностью, которая подпитывалась раздражением из-за невозможности спокойно скоротать ночь, - и, подойдя к шторе, просто одернул ее, за один миг уничтожив пугающее создание, притаившееся в складках ткани. Существо погибло безропотно, и Дарси поспешно вернулся в постель, почти готовый остаток ночи промучиться бессонницей, но ощутивший необоримое желание спать едва ли не раньше, чем его голова коснулась подушки.
Итак, он снова заснул.
....
....
....
И снова проснулся.
Оно не ушло.
Оно по-прежнему пряталось в комнате, но больше не пыталось таиться.
Поднявшись с постели, чтобы уничтожить призрака за шторой, он не испытал ничего из того, что, если судить по рассказам, должно сопровождать проявления потустороннего. Не было ни необъяснимых дуновений холодного воздуха (комната из-за треснувшего оконного стекла кишела сквозняками), ни подозрительных звуков и запахов, ни внезапных движений. Одергивая штору, он не ощутил ни малейшего сопротивления. Но, тем не менее, что-то явилось - и не ушло.
Между тем, в комнате потемнело настолько, что он не различал собственной руки, поднесенной к глазам. Дарси не относил себя к суеверным или излишне впечатлительным людям - взросление рядом с тремя старшими братьями, склонными к злорадным и временами откровенно жестоким шуткам, надежно отучило его бояться гоблинов, прячущихся по темным углам. Но в этот момент он ощутил себя зверем, загнанным в непостижимую для темного звериного разума ловушку. Он прекрасно помнил, где находится дверь и что до нее всего несколько шагов, и знал, что где-то поблизости должны спать дряхлый слуга и его высокомерный хозяин, но вот беда - не мог ни пошевелиться, ни позвать на помощь. Это был, пожалуй, не страх, а чувство предельной сосредоточенности в ожидании близящегося удара.
И удар не замедлил обрушиться.
Сначала его охватил сильнейший озноб. Казалось, что он нечаянно коснулся оголенного электрического провода, отчего все мускулы в теле принялись судорожно сокращаться. Приступ был настолько жестоким и внезапным, что едва не стоил ему прокушенного языка; с немалым усилием ему удалось стиснуть зубы, которые пытались отбивать громкую дробь. Одновременно с ознобом пришло ощущение - или лучше сказать, осознание, - леденящего холода, воцарившегося в комнате; словно окно, до того всего лишь потрескавшееся, распахнулось настежь или разбилось, открывая дорогу потоку морозного воздуха.
Но при этом ни малейшего дуновения не ощущалось в темной комнате. Воздух был невыносимо холодным, однако плотным, как камень; он тяжелой плитой наваливался на грудь, стесняя дыхание. Рациональная часть сознания твердила Дарси, что ему следует выбраться из постели и комнаты, а лучше всего - бежать прочь из проклятого дома. Но иррациональная его часть настаивала, что покидать постель опасно и ему не следует шевелиться, чтобы не привлечь внимание - чего?
Он не видел никаких очертаний, не слышал ничего, кроме собственного затрудненного дыхания, не ощущал никакого движения, кроме собственной дрожи, но что-то невообразимое, несомненно, ожидало его там, за пределами, очерченными кроватью. Оно ждало, чтобы он сделал неверный шаг, и он все-таки сделал его.
Пробормотав «Какого черта», он начал подниматься - и вот тогда, наконец, доселе неощутимое, присутствие властно проявило себя.
В ответ на его движение темнота, стоявшая в изножье постели, тоже сдвинулась, накатываясь будто огромный шар из черного камня. Духота, стеснявшая грудь, странно сместилась, и он почувствовал - на этот раз действительно почувствовал, - как что-то чудовищно тяжелое навалилось на дальний конец постели. Кровать заскрипела. Как ни странно, в эту минуту в его голове вспыхнул старинный образ, известный всем любителям фантастической живописи, - косматый лемуроподобный инкуб восседает на груди бесчувственной женщины, пока из-за портьер на них слепо пялится конская голова, символизирующая Кошмар. Увы, ни на мгновение у него не возникло сомнения в том, что он не спит.
....
....
....

Дарси замолчал и налил себе еще бренди.
- Арчер, - произнес он мягким, негромким голосом, не сводя глаз с янтарной жидкости в стакане, - я не могу ручаться за то, что все, что случилось со мной, начиная буквально с той минуты, как я попал в снегопад, происходило в реальности, но готов поклясться в одном - ощущалось оно чертовски реальным...
....
....
....
К сожалению, люди не обладают звериным чутьем на опасности, поэтому он слишком долго медлил, позволив ловушке захлопнуться. Ему показалось, что на него упала стена, состоящая из темноты и холода, и это соприкосновение парализовало и оглушило его. Кажется, в этот момент он потерял сознание, вместо обморока, однако, провалившись в непонятное, лихорадочное забытье, напоминающее опиумный делириум. Какой-то частью сознания он продолжал понимать, что происходит, но не мог понять, ни где находится, ни как сюда попал.
Убогая пыльная комната в сельском доме внезапно расширилась до размеров огромного зала с черными стенами, источающими холод и мрак. Посреди этого потустороннего великолепия клубилась бесформенная масса, которую он различал лишь потому, что она была чернее самой темноты. Каким-то образом он знал, что этот аморфный конгломерат мрака ищет его, хотя сам имел лишь смутное представление о том, где находится он сам с материальной точки зрения, так как не видел и не ощущал своего тела. Но это бесплотное состояние не продлилось долго. Стоило ему вспомнить о своем теле, как оно со всей определенностью возникло в этом странном пространстве.
В тот же миг темнота вывернулась наизнанку, обратясь ослепительным и холодным сиянием, в самом сердце которого извивался раскаленный клубок, пылающий, будто нить в гигантской лампе накаливания. А следом чудовищное свечение показалось простым фонарем, которым кто-то, невидимый за сиянием, светил ему прямо в глаза, ослепляя. А следом все опять погрузилось во мрак, по-прежнему ледяной, но теперь не совсем потусторонний; и он осознал, что по-прежнему лежит на постели и борется с кем-то (или с чем-то). Незримый противник набросил на него нечто вроде тяжелой, холодной простыни, и сам грузно навалился сверху, не давая подняться и, похоже, намереваясь задушить.
(Позднее он совершенно отчетливо помнил, как грубая, пахнущая прелью ткань прижималась к его лицу. При этом держащая ее рука - или то, что заменяло ее, - постоянно перемещалась, слепо пытаясь прощупать сквозь ткань его лицо.)
Реакция художника была простой и полностью инстинктивной - он принялся отбиваться, стараясь высвободить руки и столкнуть с себя нападавшего. Однако его усилия пропадали втуне. Кем бы ни был его противник, он обладал силой и цепкостью профессионального борца; и Дарси никак не мог вывернуться из-под отвратительного покрывала, в которое его пеленали будто младенца или жертву паука. Последнее впечатление усиливалось не только ловкостью, с которой враг парировал любой рывок к свободе, превращая его в бессмысленное барахтанье, от которого жертва только сильнее запутывалась в омерзительной ткани, но и тем, что враг, казалось, обладал непомерно большим числом конечностей; они не только удерживали Дарси, не давая ему подняться, и слепо ощупывали его лицо, но и, похоже, бессмысленно колотили по кровати вокруг разворачивающейся схватки.
....
....
....
- Был ли я действительно напуган? Как ни удивительно, нет. При всех материальных подробностях происходящее несло в себе некий оттенок нереальности - такого сорта, что меня подспудно не оставляла уверенность, что я сражаюсь ни с чем иным, как с собственными галлюцинациями. Возможно, безуспешно борюсь с одеялом, а, может, с портьерой, которую сорвал с окна в приступе наркотического помешательства. Разумеется, могло быть и так, что безумные старики чем-то опоили меня. Возможно, они даже явились, чтобы убить меня и ограбить (хотя у меня при себе не было и трех фунтов), и сейчас я пытаюсь отбиться от их злодейского покушения - да, и такая мысль посещала меня; посещала, но нисколько не пугала. Словом, какая-то часть меня оставалась этаким сторонним наблюдателем и следила за моими злоключениями со скептической усмешкой, говорящей «уж меня-то вам не обмануть»...
....
....
....
В какой-то момент в борьбе наступил перелом. Усталость и недостаток сна делали свое черное дело - его тело неудержимо наливалось тяжестью, движения замедлялись. Он отбивался все более вяло. Но в то же время и незримый противник, видимо, начал уставать. Он тоже двигался все медленнее и словно бы неувереннее и, наконец, окончательно замерев, мертвым грузом навалился на свою жертву. К тому времени Дарси сильно вымотался, однако, ощутив слабость противника, постарался собраться с силами и дать последний отпор. Он рванулся в сторону, одновременно пытаясь столкнуть с себя неподвижное инертное нечто, но рывок вышел чересчур слабым и не достиг цели; по крайней мере, не той, на которую он рассчитывал. Во время борьбы его руки оказались прижаты к тому, что он воспринимал, как плечи или грудь противника. Теперь, совершая отчаянный рывок, он попробовал оттолкнуть его от себя, но вместо того пальцы пробили простыню, разрывая ее, словно она была соткана из паутины - или внезапно стала ветхой и начала расползаться. И точь-в-точь как паутина, разлезающаяся ткань прилипала к лицу и рукам.
Это прикосновение отчего-то вызвало в нем глухую панику, и он судорожно забился, срывая с лица клейкие нити; и его противник внезапно забился, словно тоже пытаясь освободиться от простыни, стремительно превращающейся в рыхлую липкую субстанцию. При этом враг, видимо, отшатнулся - тяжесть уменьшилась, - и художник наконец смог приподняться и со всей оставшейся силой отпихнуть невидимое существо, одновременно отталкивая его коленом. Удар наконец попал в цель. Существо отшатнулось, но в то же время сам Дарси, наконец, обрел голос и закричал, потому что его рука коснулась чего-то, что даже отдаленно не походило на человеческую плоть. При первом прикосновении оно было упругим как кожа, но очень неровным и губчатым («гуммозным как тело прокаженного»); однако следом рука Дарси пробила эту отвратительную поверхность и погрузилось во что-то густое и холодное, похожее на застывший клей. Так что вырвавшийся у него крик был вполне объясним.
Теперь-то его наконец охватил ужас, и он забился как «проклятая душа в аду», отпихивая странную тварь руками и ногами; и при этом раз за разом увязая в холодной студенистой плоти. Распавшаяся «ткань» тоже не оставляла жертву в покое. Рыхлые нити, прилипающиеся ко всему, что с ними соприкасалось, вдруг принялись извиваться - самым омерзительным образом, - и с пугающей целенаправленностью цепляться за кожу.
То, с чем он боролся, за все это время не издало ни единого звука, будь то вскрик, стон или даже шум дыхания.
Кое-как он сумел вырваться и отползти к изголовью кровати. В комнате по-прежнему было темно, словно в подземелье, и это отсутствие света не позволяло понять, где скрывается враг и что он намерен предпринять. (Дарси все еще воспринимал напавшее нечто, как существо, если не разумное как человек, то, по крайней мере, обладающее намерениями - какими бы они ни были - и стремлением их осуществить.) Он взглядывался в темноту, пока у него не заболели глаза, но так и не смог различить ни единого проблеска или светлого пятна. Перебрав в голове все возможные варианты спасения, от «позвать на помощь» до «сидеть неподвижно, дожидаясь рассвета», он все-таки решился и принялся медленно сдвигаться влево, где, как он надеялся, все еще находился край постели, а за ним - дверь из проклятой комнаты.
Наконец, словно бы миллион лет спустя, его нога коснулась ледяных половиц. За ней последовала и другая. Когда он поднялся, дощатый пол и пружины в старой постели пронзительно заскрипели, и, не дожидаясь нового нападения, он очертя голову бросился к двери - или, по крайней мере, туда, где она находилась, когда он укладывался спать.
Дверь нашлась практически сразу и, несмотря на его параноидальные страхи, оказалась не заперта...
....
....
....
- И произошло нечто ужасное...

....
....
....
За дверь не было коридора. За ней вообще ничего не было, и вместо того, чтобы выбежать из комнаты, он из нее выпал.
....
....
....
К счастью, падать пришлось недолго.
....
....
....
(На этом можно было бы и остановиться, коротко констатировав, что падение, пусть и с не слишком большой высоты, оглушило и обездвижило его, опять ввергнув в полубессознательное состояние, наполненное фантасмагорическими видениями, но, на самом деле, и это был не конец, и раз уж рассказывать, то все....)
....
....
....
Он упал на что-то сухое и мягкое, взметнувшееся при ударе, как облако пыли или стая мелкой мошкары. Тем не менее, падение оглушило и обездвижило его, опять ввергнув в странное сумрачное состояние, похожее на помутнение разума после внезапного пробуждения, когда человек какое-то время не в силах понять не только, где он находится, но и на каком боку лежит. Он чувствовал, что влетевшая при падении мягкая субстанция опускается ему на лицо, и подумал сначала о сухом мелком снеге, а потом - о пыли, которая пляшет в луче лунного света, притворяясь невинными мошками.
И, подумав об этом, он словно бы увидел бледный холодный голубоватый луч, который медленно двигался к нему через воздух, наполняющийся, когда луч проходил сквозь него, таким алмазным сверканием, какое можно увидеть только ясной ночью на свежевыпавшем снегу. Луч скользил по воздуху плавно и неодолимо, и когда он наконец коснулся лица Дарси, того наполнил ледяной, искрящийся восторг, похожий на внезапный удар электрического тока.
Следом снова пришел озноб, но теперь он не пугал, а порождал сладостную боль. Ему казалось, что его тело то стискивает в объятиях чудовищной змеи, то отпускает - и тело наполняется восхительной легкостью и плывет по волнам несущего его лунного потока. По берегам потока росли исполинские мертвенно-бледные цветы, которые разворачивали свои странные дрожащие чешуйчатые бутоны ему вслед; над ними вилась беззвучная мошкара с огромными хрупкими крыльями. Он явственно ощущал щекотку этих прозрачных крыльев, задевающих его кожу; и столь же явственно видел голубоватый каменистый пейзаж, проплывающий мимо. (Разумеется, видел не глазами, перед которыми по-прежнему было непроглядно темно, а подобием внутреннего взора.)
Наконец, ему пришло в голову, что река должна где-нибудь кончиться, а следом - что мошки становятся слишком назойливыми, и все чаще задевают лицо, причем их прикосновения напоминают теперь не почти бесплотную щекотку, а быстрые удары крохотных пальчиков. Но подняв руку - о, какого труда это стоило! - чтобы отогнать назойливых созданий, он внезапно коснулся чего-то, что напоминало скорее тонкие извивающиеся лозы. В то же мгновение лунный пейзаж в его голове померк, сменившись образом темной глубокой пещеры, сквозь потолок которой густо прорастали белесые корни. («Все это чрезвычайно напоминало притчу о слепцах и слоне, где один из слепцов нащупывает слоновий хвост и принимает его за веревку...») Он приподнялся, пытаясь нащупать потолок этого логова, и корни послушно рванулись навстречу, ласкаясь к его рукам. Несмотря на хрупкость, вертлявость и покрывавшую их сухую чешую, они порождали такое же желание поласкать их в ответ, какое будит трущаяся у ног кошка. Он почти сладострастно погрузил пальцы в эту кишащую массу, и она принялась извиваться и поглощать его руки с жадностью, которая выдавала застарелый голод.
Когда чудовищный любовник прижался к его лицу и задышал ему в рот дыханием, которое не напоминало человеческое, потому что оно было безжизненно сухим и замогильно холодным, он, как ни странно, совершенно не испугался. Теперь-то он знал, кто явился к нему в этой беспросветной ночи, соскользнув по лунному лучу, будто фантасмагорический паук. Это, конечно же, был не кошмар, не слепая белая лошадь, не мохнатый хобгоблин, желающий его задушить, а гибкий, холодный инкуб, истолковавшийся по человеческой плоти.
Инкуб! - стоило мысленно произнести это слово, как он проявился со всей отчетливостью. Его тело действительно было очень холодным и неестественно гибким в сочленьях, а ноги сливались ниже колен в подобие змеиного хвоста, но пенис торчал с приапической мощью и дерзостью, которой невозможно было не покориться, ведь, как сказано древними, la chair est faible.
Последовавшее совокупление вызвало бы жгучий интерес у любого инквизитора или охотника на ведьм времен суеверного короля Иакова. Некоторые подробности Дарси явно предпочел бы утаить, и мне стыдно вспоминать, с каким азартом я выпрашивал их. По его неохотному признанию демон, одолевавший его, видимо, непрерывно менял форму, становясь то змееподобным, то более похожим на косматого сатира, этого предтечу христианского демона, хотя количество конечностей, которым он мог похвастаться, при этом неизменно превышало антропоморфную четверку. Из верхней пары конечностей существа выше локтей вырастала толстая, складчатая перепонка, похожая на нетопыриные крылья. Он по-прежнему не издавал ни одного звука, помимо шума дыхания, который напоминал отдаленные посвистывания ветра. Его член действительно был ледяным, а кроме того, проявлял пугающую склонность меняться, следуя за изменениями остального тела; но ни разу не настолько, чтобы причинить серьезную боль. Их совокупление было полно холодной ярости и сладострастия - человек сжимал демона в объятьях с такой ревностью, словно боялся, что тот улетит или растает; демон извивался, но покорно продолжал внедряться в податливое тело, хотя для этого ему пришлось изогнуться довольно противоестественным образом. Больше всего Дарси подспудно смущало, что он не видит лица (или морды) инкуба. Он пытался высвободить руку и нащупать его, но полночный любовник с неожиданной силой перехватил ее своей когтистой лапой и стиснул.
Через мгновение лапа стала клешней, а тело инкуба - бугристым и жестким, но еще несколько ударов сердца спустя жесткость растаяла и рука Дарси утонула в студенистой, дрожащей плоти, но он к тому времени был уже настолько распален, что готов был овладеть даже гигантской медузой, тем более, что эта неверная плоть немедленно обволокла его собственный член и принялась поглощать его с алчностью профессиональной fellatrix, одновременно проделывая то, на что не способен ни один знатока оральных ласк, если он человеческого рода. По ощущениям захватившеее его член отверстие напоминало вовсе не рот, а, скорее, пасть миноги - мускулистую воронку, к счастью, усыпанную не зубами, а мельчайшими жесткими ворсинками, которые кололи чувствительную плоть, пока воронка алчно засасывала ее.
К тому времени, когда их с демоном холодная страсть стала неминуемо близиться к апогею, он не только утратил всякое представление об анатомии лунного монстра, но и уверенность в том, что происходящее между ними можно назвать «совокуплением» в привычном смысле. Безмолвная тварь, чья плоть колыхалась как вода, но в одном месте по-прежнему оставалась восхитительно плотной, казалось, стремилась просочиться внутрь его тела, не довольствуясь проникновением через естественно доступные отверстия, - и он не был уверен, что это уже ей не удалось. Чувство судорожного озноба вернулось, и теперь оно совпадало с пульсирующими движениями демона. Каждый толчок подбрасывал его все выше и выше, в беззвездную пустоту, в змеиные объятия удушья, и, наконец, чувствуя, что он либо сейчас умрет, либо закончит, Дарси ударил инкуба кулаком в грудь, легко пробив почти несуществующую плоть, и нашарив внутри что-то вроде толстого волокнистого стебля или хрящеватого позвоночника (или, может, огромной вены), сжал и с силой рванул на себя.
Раздался оглушительный вопль.
О нет, он не был уверен, что завопил не он сам, потому что боль от рывка пронзила его с головы до ног, и на ее сияющей раскаленной вершине его тело окончательно сдалось, разразившись оргазмом, который по мощи так же напоминал обычную «малую смерть», как искра - электрический шторм.
....
....
....
- Но, клянусь всем, что свято, повторять подобное я не готов...

....
....
....
Где-то занимался рассвет. Темнота посерела и поредела, возвращая миру безрадостную обыденность. Над головой проступил небесный свод, затянутый хмурыми облаками, в которых зияли прорехи и дыры; через них просачивался неяркий утренний свет и в нем кружили белесые точки, похожие на хлопья пыли - или золы.
Прежде чем потерять сознание, Дарси увидел, как выплескивающееся толчками семя окрашивает тело его ночного любовника, придавая ему зримость.
....
....
....
- У него не было никакой головы. Собственно, у него и тела-то не было, только дрожащее белесое бескостное желе, силящееся сохранить подобие человеческой формы. Но вот то, что венчало ее, выглядело вполне материальным, но было слишком ужасным. Оно показалось мне то ли растрескавшимся полым шаром, то ли пожухшим бутоном чешуйчатого цветка, внутри которого бился последний живой лепесток, ярко-розовый и бахромчатый. И при взгляде на него я самым позорным образом упал в обморок.
....
....
....
- Спас меня старый бродяга, известный в округе как Выпивоха Джон. Какая-то нелегкая привела его ни свет ни заря на развалины дома «вдовы Траскотт», и там-то он и увидел «оборванного джентльмена, который валялся в сугробе, словно на перине». Почтенный пропойца по своему обыкновению уже с утра был под хмельком, но это не помешало ему осознать всю серьезность увиденного и припуститься на поиски помощи, которую он, к моему счастью, довольно быстро нашел.
Уж не знаю, как ему удалось убедить соседа-фермера, что «труп» посреди развалин ему не привиделся. Самому мне побеседовать с моим спасителем не удалось - исполнив свой человеческий долг, он почел за лучшее временно оставить округу, унося в кармане (если у него имеется таковой) примерно три фунта мелочью, носовой платок и часы, которые он выудил у меня из карманов. Но я не обвиняю его. В конце концов, это не слишком большая плата за спасение.
Следующие две недели я провел в жутчайшей горячке, осаждаемый кошмарными видениями, которые самым удивительным образом не имели никакой связи с моим фантастическим приключением. Это были вполне обычные кошмары, без ледяных демонов и похотливых цветов. Первым, кого я увидел, когда толком открыл глаза, был, разумеется, Харпер. Он так корил себя за забывчивость, что еще две недели, пока мое здоровье неторопливо шло на поправку, отвязаться от него было положительно невозможно...
(Кстати, «древний саксонский крест», которым он заманил меня в Даунзы, оказался довольно бесформенным куском камня, несущим следы то ли варварства, то ли варварских попыток изобразить на нем старинные узоры.)
Дознание, разумеется, было проведено, но не принесло ничего определенного. Сошлись на том, что я заблудился в метели, сбился с дороги - чистая правда, конечно, - потом неудачно упал и скатился с возвышенности, приобретя в результате целую коллекцию ушибов и растяжений, включая один особенно неприятный удар по голове, одаривший меня сотрясением мозга (и действительно за правым ухом я обнаружил болезненную шишку, а потом еще ни один месяц страдал приступами головной боли). Затем я каким-то образом добрался до заброшенной фермы, где и потерял сознание...
Если врача, проводившего осмотр, что-то и смутило в характере синяков, то он не обмолвился об этом ни словом. Сам я, естественно, увидел эти «следы от падения» только изрядное время спустя, когда они превратились в побледневшие пятна. Могу сказать одно - они были круглыми и почти одинакового размера.
Что с загадочным домом?
Как я уже и сказал, местные знали его как «дом вдовы Траскотт», поскольку последние тридцать лет в нем обитала некая миссис Траскотт; последние восемь из них - во вдовстве. Муж ее умер, представьте себе, от воспаления легких после того, как простудился, попав в сильную метель.
И это единственное подозрительное совпадение, которое мне удалось обнаружить.
Вдова мирно скончала в пожилом возрасте; немолодая служанка, которую мне удалось отыскать в Уи--бери, не сумела поведать ничего интересного. По ее словам, старушка не интересовалась ничем, кроме вышивок на нравоучительные темы, которые, кстати, сгорели в пожаре, приключившемся в опустевшем доме два года назад, видимо, стараниями кого-то из товарищей Выпивохи Джона. Теперь на месте дома остался лишь обгорелый и развалившийся остов.
Кто жил в этом доме до четы Траскоттов?
Отец старика Траскотта.
А до него?
Разумеется, его дед.
Не сохранилось ни сплетен, ни преданий, только смутное упоминание «помершего старого священника», которое всплыло в памяти миссис Болсон. Мне удалось завоевать симпатии пожилой дамы, набросав портрет ее любимой несушки. «Вот», - сказала она, - «наконец, что-то толковое».
Так что со священником?
Кажется, он неудачно упал с лошади - или выпал из коляски, за давностью лет миссис Болсон не помнила, ведь это произошло, когда ей было лет восемь, - и скончался в доме Траскоттов, куда его поспешно перенесли. Имени погибшего она, естественно, не помнила; она сама даже не видела его; могла сказать только то, что священник был не из их прихода и, наверное, приезжал навестить викария или сквайра. И похоронили его, конечно, не в здешних краях...
На этом след обрывался.
Разумеется, я возвращался на развалины дома и даже, кажется, узнал это место...
Там действительно были руины, почерневшие от огня, хотя в моих видениях дом был значительно больше. Была и обвалившаяся каменная ограда - которую я тоже узнал, хотя в прошлый раз видел ее из окна второго этажа.
Вот такая история.
Я разочаровал вас, Арчер?
Погодите минуту, я сейчас вернусь...
....
Вот оно.
....
- Я нашел его на развалинах, когда перевернул - совершенно случайно - носком ботинка какой-то камень. Оно было завернуто в обрывок вощеной бумаги, на котором кто-то дрожащей рукой начертил символ Луны.
(И он показал мне грубое, потемневшее от старости серебряное кольцо с крупным мутно-голубоватым камнем, отливавшим жемчужным блеском в свете лампы.)
- И это все, что я могу рассказать об этом странном случае, - закончил Дарси, небрежно бросая кольцо на стол.
- Это лунный камень?
- Видимо, да.
****
Послесловие мистера Арчера: Должен признаться, что с тех пор я не мог спокойно смотреть на эту картину и, наконец, малодушно избавился от нее, а именно - тщательно облил керосином и сжег.

lexxnet, неее, не проще! с фикбука можно качнуть же на читалку )

Идари, Ну ок

Лавкрафт, чистый Лавкрафт! Блин, кошмары сниться будут ))) Очень здорово написано

Ferry, У меня большие планы на эту парочку, хехе.

отлично! буду ждать осуществления ))))

Отличная стилизация! Дарси - это трибьют мистеру Дарси? Ну понятно, что персонаж не похож, но все же.
Да, намеков на сожительство могло быть и больше, парочка миленькая

Идари, Не, просто наполовину француз, Д'Арси. Про Остин я вообще забыла. )))