Кусок страшного
WARNING: Умучение очередного безымянного
Примечания:
Шрао - да, я понимаю, что название того...
Манхи -
Таххира - пепелац без винта.
довольно много и неприкольноУраганный ветер резал тело, как ножом (и нож этот казался раскаленным: плюс сорок пять и не спадает). Он бил в грудь, вышибая дыхание; до крови сек по ногам песком и мелким щебнем. От него хотелось спрятаться – согнуться, прикрывая слезящиеся глаза, забиться в укромную щель между камнями, подставить под хлесткие удары выносливый, продубленный хребет. Точно также недавно хотелось уйти в щель, хоронясь от таххиры манхов, что гнала через каменную пустыню – как гонят изгнанника, безжалостно и презрительно, тычками в спину. Но до такого позора – забиться под камень, чтоб его выворачивали оттуда, словно жирную личинку – шрао опуститься не мог, а честного боя манхи не давали. Будто во сне, он продолжал бежать по безжизненному полю, без надежды оторваться от преследователей, сильно и плавно, перепрыгивая через расселины, слепо глядя вперед, в синеватые пятна на горизонте (тень), загоняя себя до такого состояния, когда только лечь и умереть, но не думая о смерти. О жизни он, впрочем, тоже не думал, лишь об убийстве, и мысли его были темны и безнадежны, но упрямы. Иногда камень под ногами взрывался фонтанчиками, и брызги жалили ноги (как жалила их сейчас несомая бурей каменная мелочь) – с таххиры для интереса постреливали, подгоняя дичь. Когда дичь совсем обессилит и упадет, корабль, наверняка, сядет, выпуская из своего холодного чрева манхов, облаченных в тяжелые, неприступные доспехи. Залопочут чужие голоса; взметнется стальная, с жестким ребром ладонь. А у него не было и ножа – ударить в ответ, метя в слабину, в воздуховод. Одни камни вокруг.
Легкая охота…
(Но ни презрения, ни страха в его мыслях тоже не было. Лишь ощущение нескончаемого, выматывающего бега да пятна вдали – будто плывут перед глазами.)
А затем внезапно, по-разбойничьи налетел ветер. Будь пустыня песчаной, о его нападении загодя предупредил бы гул и темная стена поднятого песка, но на голом, выметенном плато поживиться ветру было почти нечем. Он жадно хватал и расшвыривал все, что находил – песчинки, камешки, горсти занесенной земли. Нашарил и грубо рванул длинную рыжеватую гриву шрао; затрепал ее, словно тяжелый флаг. Воин замер. Острые зрачки расширились, каждый волосок на теле поднялся дыбом – в воздухе пахло озоном.
На глайдере тем временем приборы посходили с ума. Связь с базой исчезла, утонув в хриплых помехах; пилот прокричал, что левый передний джет опять прокашливается, чтоб этих драных механиков сказило, надо б уходить за грозу… В ровный шум двигателей вплелась неприятная, злой осой зудящая нота.
- А где урод? – удивленно спросил кто-то. – Только что ведь…
Люди заозирались. Внизу было лишь летящее, пыльное марево, и дух растаял в нем, как дым.
- Проспал зверя, дамочка?
- Черт. Да на сканер посмотри!
Экран пошел полосами. Его раздраженно ударили в бок – не помогло.
- Гасс, жми вверх, не видать ни хрена.
Глайдер дернулся.
- Ничего не вижу.
Сканер горел тревожным багрянцем – горячий камень и пыль. Но не следа прохладного живого тела. Молния с сухим треском вспорола небосвод. Пилот выругался:
- Черт! Блядство какое!
- Да хрен с ним, оставь, полетели.
- Он и так сдохнет. Смотри, что снаружи творится.
Очередной порыв ударил в борт – как кулак.
Шрао, залегший под низким карнизом, увидел, как таххира развернулась и пошла прочь, наперерез ветру. Они улетали!... Напряжение оставило воина, пришла досада; рука нехотя разжалась, выпуская острый камень: боя не будет. Он встряхнулся, отбрасывая непокорные волосы. Подавил желание вскочить во весь рост и яростно закричать убегающим манхам вслед. Но перетерпел; не он, даже не страх перед ним прогнал манхов, а ураган.
Ветер пытался совладать и с ним, но шрао не поддавался. Он упрямо бежал, потом шел вперед, преодолевая нарастающее головокружение и боль в груди. Спасение было совсем близко – темные пятна обратились купами низких деревьев, и ветер, словно признав свое поражение, теперь нетерпеливо подталкивал в спину.
…Живучее тело все никак не хотело сдаваться, притворяясь, что все это – лишь усталость, и лицо онемело от ударов ветра, глаза жжет от пыли, а тошнит – от давнего голода и слабости. Даже когда пятна вдали вдруг окрасились алым, и тоскливый гул в голове сменил связные мысли, в краткий миг просветления шрао успел подумать, что просто теряет сознание.
Он прожил еще мучительно долго – по людским меркам, в агонии хрипя, дергаясь и царапая ногтями безразличные камни. Безумный пустынный ветер демоном сидел у него на груди, помалу вытесняя дыханье. От ветра пахло полынно: горечью, печалью.
Небо Вьетнама над умирающим сияло непривычной синью; тело быстро растащили наземные падальщики.
для Сефирот и Ауренги, просто так